Вишневый сад

Телеверсия одного из первых антрепризных спектаклей в постановке московского «Театра Антона Чехова» с участием приглашенных артистов из других театров, посвящена памяти Анатолия Васильевича Эфроса.

Из статьи В.Б. Катаева «Постигая «Вишневый сад» (сборник «От Крылова до Чехова», 1996 год):

«Последняя пьеса Чехова стала самым знаменитым произведением мировой драматургии XX века, к постижению ее смысла обращались и обращаются актеры, постановщики, читатели, зрители многих стран. Поэтому… нужно понять не только то, чем она волновала современников Чехова, и не только то, в чем она близка и интересна нам, соотечественникам драматурга, но и универсальное, всечеловеческое и всевременное ее содержание. <…>

Линия поведения каждого персонажа и особенно взаимоотношений между персонажами не выстраивается в нарочитой наглядности. Она, скорее, намечается пунктирно. <…> Смелые гоголевские переходы от смеха к задумчивости, от патетики вновь к насмешке получили в «Вишневом саде» необычайный размах, пропитали строение пьесы в целом и каждого образа в отдельности. Чехов ставит всех героев в положение постоянного, непрерывного перехода от драматизма к комизму, от трагедии к водевилю, от пафоса к фарсу. В этом положении находится не одна группа героев в противовес другой. Принцип такого беспрерывного жанрового перехода имеет в «Вишневом саде» всеобъемлющий характер. То и дело в пьесе происходит углубление смешного (ограниченного и относительного) до сочувствия ему и обратно — упрощение серьезного до прозрачности алогизма, повторений. <…>

В своей последней пьесе Чехов зафиксировал то состояние русского общества, когда от всеобщего разъединения, слушания только самих себя до окончательного распада и всеобщей вражды оставался лишь один шаг. Он призвал не обольщаться собственным представлением о правде, не абсолютизировать многие «правды», которые на самом деле оборачиваются «ложными представлениями», а осознать вину каждого, ответственность каждого за общий ход вещей. И это оказалось наиболее трудным для понимания, как показал дальнейший ход исторических событий. В чеховском изображении российских исторических проблем человечество увидело проблемы, касающиеся всех людей в любое время и во всяком обществе».

Из статьи Юрия Фридштейна «Независимость голоса» в журнале «Театральная жизнь» (1990 год):

«За нетрадиционным внешним обликом спектакля Леонида Трушкина угадывается вечный и непреходящий смысл великой классической пьесы. Смысл, который режиссер и актеры не навязывают нам, не воспринимают с унылой хрестоматийностью, но освящают своим дыханием — наших современников и соотечественников. Они заставляют нас пройти вместе с ними сладостный — и мучительный! — путь познания Чехова».

Фрагмент статьи актрисы Татьяны Васильевой из книги «Евгений Евстигнеев. Народный артист»:

«Он был моим кумиром. <…> Моя привязанность к Евгению Александровичу началась с первых репетиций этого спектакля. Я не понимала, как можно хотеть сыграть Фирса и что там можно сыграть, ну, может быть, сцену смерти, и все, но что каждая фраза Фирса может взрывать зал и становиться репризой — я не предполагала.

В репетициях он был наивным, послушным учеником, осторожно пробующим неожиданные и поначалу шокирующие предложения режиссера Л. Трушкина. Но он никогда не подчеркивал свою гениальность по отношению к нам, участникам спектакля.

В работе его интересовали мнения гримеров, рабочих — всех, кто выпускал спектакль. На сцене мы благоговели перед ним. Нам хотелось, чтобы он присутствовал рядом как можно дольше. Мы замолкали, когда он просто проходил из одной кулисы в другую. И это замедляло бешеный ход нашего спектакля, потому что это была сама жизнь, величественная, могущественная. С трогательно, по-детски обвязанной шерстяным платком поясницей и обязательно спотыкающийся на ступеньках, он вызывал каждый раз смех зрителей. Это был отдельный спектакль, которого нет у Чехова, но есть у Фирса — Евстигнеева».