Варвары

Ольга Михайловна Остроумова — актриса театра и кино, народная артистка РФ (1993). Родилась 21 сентября 1947 года. Училась в ГИТИСе имени Луначарского (1966–1970). По окончании института поступила в Московский театр юного зрителя.

В 1973 году Ольга Остроумова покинула труппу ТЮЗа и перешла в Театр на Малой Бронной, где дебютировала в роли Ани в «Своей дорогой» по пьесе Р. Ибрагимбекова. Свой переход в Театр на Малой Бронной Ольга Михайловна объясняет так: «Из ТЮЗа ушел один из моих учителей — Павел Хомский, его в Театр Моссовета пригласил Юрий Александрович Завадский. С его уходом началась какая-то другая репертуарная политика. И Андрюша Мартынов — тоже однокурсник и партнер по «Зорям» — переманил меня на Бронную. На Бронной главным режиссером был Александр Леонидович Дунаев, царство ему небесное, он меня очень любил. Славный человек. Я у него сыграла классику: в «Варварах», «Волках и овцах», «Мещанах», других спектаклях. И партнеры у меня были замечательные».

Фрагмент статьи Ю.Н. Чирва из сборника «Русский театр и драматургия эпохи революции 1905–1907 годов» (1987 г.):

«Революция 1905 г. по-новому поставила вопрос о быте, о власти обыденщины, о все еще крепких устоях «темного царства», о смерти которых громогласно провозгласили символисты. И закономерно вызвала к жизни целый ряд произведений, возродивших и по-новому истолковавших эту проблему. <…>

«Варвары» в научной литературе давно и справедливо сопоставляют с пьесами Островского, с его «темным царством». Это сопоставление и в самом деле может многое дать для характеристики того быта, который обрисован в пьесе Горького. В картине, нарисованной писателем, есть и смешные нелепости, забавные подробности, но основное в ней все-таки раскрытие жестокости, наглого самодурства одних и безгласного рабства, забитой подчиненности других. Это мир, лишенный духовных интересов, человеческого отношения друг к другу». <…>

Фрагмент статьи «Варвары» пьеса М. Горького» из собрания сочинений А.В. Луначарского, том 2 «Литературоведение. Критика. Эстетика», (1964 г.):

«Над бесконечно широко раскинувшейся деревенской «соломенной Россией» с давних-давних пор выросла мелкогородская «деревянная Россия». <…> Трудно в самом деле понять, что делает маленький уездный русский город. <…> Всем в этих городах невыносимо скучно. <…>

Казалось бы, что может быть интересного в этих жалких и дурных людях, скучно, глупо и не для себя разоряющих измученный народ? Между тем интересного тут много, даже если брать все эти захолустные персонажи независимо от их столкновения с большою жизнью. Ведь и тут, как всюду, жаждут счастья, почета и любви, только не имеют сколько-нибудь правильного представления о том, в чем заключаются жизненные блага, какими путями идти к ним.
В центре городской обывательщины стоит в пьесе Горького шестидесятилетний городской голова Редозубов. Это властная домостроевская натура.

По внешнему и по внутреннему облику он похож на многих царей и правителей. Оденьте Василия Ивановича в широкую пурпурную одежду и сделайте его из уездного городского головы венецианским дожем — он был бы, быть может, даже замечательным дожем. В нем много непреклонной воли, внушительного авторитета, уменья властвовать, бездна чувства собственного достоинства; и все это приняло формы и смешные, и мучительные. <…>

Как смешна эта Надежда Поликарповна Монахова, которая думает, что герцогини и аристократки всегда ходят в красном, которая не читает ничего, кроме скверных напыщенных романов, и говорит только об одной любви, так что местная старая барыня конфузится за ее глупость. Между тем этот вполне реальный, вполне возможный во всяком захолустье образ, при сколько-нибудь глубоком к нему отношении, оказывается столь чистым, высоким, даже торжественным, что я не знаю, какой другой образ в драматургии последних лет мог бы я поставить рядом. <…>

Железная Россия любит выколачивать из деревянной все, что в ней есть мало-мальски ценного. С ее пришествием Надежда поднялась в цене, перед ней открылись горизонты. Инженер Цыганов охотно пустил бы ее в ход, он не пожалел бы с шиком бросить нажитые тысячи на большой кутеж в Париже с «женщиной-магнитом». Блеск столицы мира, богатая и полная приключений жизнь, жаркий воздух той самой великосветской романтики, о которой столько мечтала Надежда, — все это может она взять теперь, и ничего этого она не берет и предпочитает даже смерть, потому что ей нужна только любовь, а для любви нужен герой.

Этого героя и она, и другие усмотрели в героической фигуре железной России, в представителе промышленной энергии, выходце из народа, инженере-завоевателе — рыжем Черкуне. Энергически ломает этот господин деревянную Россию, без труда опрокидывает он и каменные столбы, и духовные устои редозубовской культуры. <…> Он опьянен процессом широкого труда, процессом разрушения, процессом созидания колоссального железного Молоха.

Если живут «надежды» в глубине деревянной России, то выполнить их не дано героям грядущей эры пара и стали. М. Горький упомянул и о силах, которые создают рядом с собою Цыгановы и их патроны, о «разрушителях» иного типа, о сознательных разрушителях во имя будущего золотого века, во имя будущего творчества. Но пока это слабые и неуверенные ростки. У студента Лукина на губах всегда бродит недобрая и насмешливая улыбка, и говорит он не иначе как с иронией, даже когда «проповедует». Он не очень-то верит в свои силы, и, уговаривая даровитую девочку Катю бросить редозубовский дом для больших городов, он боится обещать ей что-нибудь определенное; единственное, что он ей гарантирует, так это то, что «будет, по крайней мере, молодость чем помянуть». <…>

Можно упрекнуть Горького за то, что в его мрачной в общем картине нет более светлых и более определенных фигур, чем Лукин и Катя. Я думаю, однако, что от каждой драмы невозможно требовать, чтобы она была целой маленькой энциклопедией современной социальной жизни. Драматург сделал хорошо, сконцентрировав все наше внимание на столкновении деревянной России с железной, на муках этого процесса, на его глубокой всеобщей неудовлетворительности». <…>