Острова. Фрунзе Мкртчян

Фрунзе Мкртчяна называли «грустный веселый человек». Об удивительном актере в фильме из цикла «Острова» рассказывают родные, друзья и коллеги: Альберт Мкртчян, Алла Сурикова, Георгий Данелия и др.

Лучшая роль — впереди

Фрунзик Мкртчян о себе. Из журнала «Советский экран», №8 от 1979 г.

Трудно рассказывать о самом себе. Ведь за актера лучше говорят главные его полпреды — герои, сыгранные в театре, кино, на телевидении. В кино их у меня более сорока, а ведь еще немало и прожитых на сцене Ереванского академического театра имени Сундукяна, с которым я не расстанусь, пока дышу…

Каждый год — новые встречи с людьми, характеры и судьбы которых ты несешь зрителю. Ответственность, постоянное волнение не уходят с возрастом и опытом, еще больше обостряются, еще больше тревожат. И каждый раз, играя новую роль, словно переживаешь заново свой самый главный дебют. Станет ли герой таким же близким и родным каждому, кто с ним впервые встретится, каким он стал для тебя самого?

Был год, когда я снимался сразу в пяти фильмах. Драматическая судьба старого крестьянина Апро из «Наапета», роль которого была написана специально для меня, уносила на съемки высоко в горы, откуда я стремительно возвращался в снежную суровую зиму Москвы, снимаясь в «Мимино». Затем врывался в цветущие субтропики Сухуми, играя главную роль в классической трагикомедии «Багдасар разводится с женой». А из солнечного края попадал в промозглость размытых тающим снегом и дождями дорог, по которым герой фильма «Солдат и слон» Арминак Гаспарян вел в канун Победы из далекой Германии слона, похищенного фашистами из зоопарка. Потом я снова возвращался в Армению, на съемки «Каменной долины», и был счастлив, когда успевал в короткие перерывы между перелетами сыграть на сцене ростановского романтика Сирано де Бержерака.

Наверное, это обычное состояние актера, который снимается в кино, — перелеты, переезды, работа, поиск нового, который никогда не надоест, никогда не потеряет своей волнующей праздничности.

Так и сейчас, едва закончив озвучивание на «Мосфильме» в «Суете сует», я лечу в Индию, где Латиф Файзиев продолжает съемки «Али-Бабы и сорока разбойников» и где мне предстоит играть сказочного предводителя торгового каравана. А в близкой перспективе — новая работа на «Арменфильме» в сатирической комедии. Летом предстоит увлекательное кинопутешествие по Кавказу вместе со знаменитым писателем Александром Дюма-отцом, «организованное», согласно историческому факту, киностудией имени М. Горького.

Кажется, я начал свой рассказ несколько сентиментально, даже с тенью грусти. Я такой и есть — немножко грустный, хотя и вместе с тем неиссякаемый оптимист. Разве это незаметно по моим киногероям? Если незаметно, значит, я работал впустую. Знаете, в цирке издавна бытуют две традиционные клоунские маски — весельчак Рыжий и грустный Белый. Так вот я, вероятно, скорее Белый клоун. И вообще вопреки мнению многих считаю себя не комедийным актером, а трагиком.

Во время войны я работал помощником киномеханика в клубе текстильной фабрики. На сцене этого клуба я впервые увидел спектакль нашего местного Ленинаканского театра и решил стать актером. К этому времени я успел попробовать себя и в сапожном деле, и в кукольном, и даже в портняжном. Скажем прямо, в этих профессиях я успеха не добился, а мечта об актерстве заслонила все. Дебют же на профессиональной сцене состоялся ни много ни мало, как в «Гамлете», когда в аварийном порядке я заменил заболевшего исполнителя совсем уже эпизодической, почти мимансовой роли. И когда я без репетиции вышел на сцену, моя физиономия произвела такой фурор, что весь спектакль едва не распался: один из актеров не удержался от реплики отнюдь не по Шекспиру, вызвав гомерический, но добрый смех в зале.

Я не думал, красив я или нет. Я хотел быть актером. Во что бы то ни стало. Безумно. При поступлении в театральный институт моя внешность тоже была отмечена… «Этот парень когда-нибудь смотрел на себя в зеркало?» — соболезнующе произнесла очень доброжелательная и милая актриса. Вероятно, на «челе моем высоком» отразилось нечто трагическое, и меня приняли. Так к свершению мечты привела, условно говоря, трагикомедия — один из самых любимых мною жанров. Ибо я убежден, что смешное и грустное очень тесно переплетены в жизни.
Не могу сказать, что с появлением на сцене все армянские кинорежиссеры тотчас засыпали меня предложениями сниматься. Потом, правда, кое-кто рискнул. И одним из первых — Генрих Малян. Роль кузнеца Гаспара в его «Треугольнике» остается для меня одной из самых дорогих.

С 65-го года я стал сниматься и в Москве: в историко-революционной ленте Аждара Ибрагимова «26 бакинских комиссаров», у Леонида Гайдая в «Кавказской пленнице», в «Айболите-66» Ролана Быкова.

Все свои роли люблю. И те, что сыграл у Генриха Маляна, — Гаспар («Треугольник»), пастух Шкан («Мы и наши горы»), Отец («Айрик»), крестьянин Апро («Наапет»). И Багдасара из фильма «Багдасар разводится с женой» Г. Мелик-Авакяна. И Авака из короткометражки «Памятник» — дипломной режиссерской работы моего младшего брата Альберта. И Арминака Гаспаряна из фильма Дмитрия Кесаяна «Солдат и слон». И шофера Рубика Хачикяна из «Мимино» Георгия Данелии. Все они люди житейски твердые, взрослые, но при этом чуточку наивные. Взрослые дети, задающие жизни бесконечные вопросы и получающие от нее самые невероятные ответы. Встречаясь с ними, стараясь их понять, сам становишься глубже, добрее.

Мой герой — человек из народа, заряженный оптимизмом. У него врожденная внутренняя культура, естественность и искренность во всем.
В молодости я рвался играть героев очень действенных, невероятно активных, но сейчас меня больше привлекает духовная жизнь, внутреннее состояние, размышление. Соответственно с этим подыскиваются и выразительные средства — мимика лаконичнее, пластика избирательнее, хочется меньше говорить… В общем, появилась определенная тяга к лирико-философской стихии, к глубине подтекста, к многоточию…
С режиссерами мне повезло. Маляна я люблю как «крестного» киноотца и за удивительное доверие и уважение к актеру. Бесконечно благодарен судьбе, которая свела меня однажды в мосфильмовском коридоре с Георгием Данелией, когда я мчался из одного павильона в другой. Я с ходу отказался сниматься в эпизоде его фильма «33». Данелия все-таки увлек меня на мимолетное появление в роли чудаковатого итальянского ученого. И чем дальше («Не горюй!», «Мимино»), тем больше не перестает поражать своим режиссерским и чисто человеческим чутьем, поразительной любовью и бережностью к актеру, готовностью выслушать его встречное предложение. И еще одно. В фильмах Данелии всегда есть смесь веселого и грустного, всегда есть что-то глубокое для души.

Что же я сам? Я пока не знаю, где найду наконец свою единственную песню, которая вот уже который год стучит в сердце. Я уже не очень молод, хотя и далеко не стар. Мне сорок семь лет. По законам гор — совсем мальчишка. И я уверен, что моя лучшая роль впереди.

Фрунзик Мкртчян о театре

Был театр Сундукяна, был этот храм. Это было поразительно, попасть туда, в театр, созданный Аджемяном, моим учителем, величайшим режиссером армянского театра. Здесь я встретил великолепную плеяду. Их облик, красота — столичные. Аджемян один был занят сегодняшним днем армянского театра, один занимался этим великим и благородным делом.

Это было моей коронацией на большой сцене, и короновал меня сам Вардан Аджемян. И пошли роли одна за другой. Для меня самый сложный, самый трудный, тот последний, тот идеальный, самый сложный из всех моих образов, который я вижу и все еще стремлюсь воплотить. Тот образ. И я работаю и думаю, думаю и работаю, и с уверенностью заявляю, что никто меня не позовет, если я хоть один день перестану думать. Я вырос в этом коллективе и сохранил свою индивидуальность, национальную индивидуальность, верность своему родному городу, своим корням.

В искусстве актер останется непонятым, если он не знает своего происхождения. Не зная себя, ты — прокат, у тебя все заимствовано у других. Я как-то раз попробовал перенять жест, повторить другого актера, мне стало стыдно, лучше сквозь землю провалиться, это было не искусство, а не знаю что.

В профессиональном театре я понял, что имею дело с профессией, для которой не хватит одной жизни, чтобы довести до совершенства то, что по сути твое и чем ты так дорожишь.

Одну роль в театре я не поменяю на тысячу ролей в кино.

Театр — это молельня, обряд, ежедневный героизм, святилище, крылья, полет. Театр — настоящий храм для жрецов, где совершается обряд, действо, соприкасаешься с Богом, с талантом, с музой…

Процесс твоей подготовки к роли может служить учебным пособием для актеров всех времен, это целая история, которую деятели театра и кино должны использовать как ключ. Чтобы уяснить, как уважающий себя актер спорит сам с собой (твои слова), как терзает себя мыслью, какую роль выбрать, чтобы украсить себя и самому украсить эту роль.

Осмелимся провести параллели между тем, как ты готовишься к роли, и размышлениями Великого Папазяна: «…Во мне начинают сплетаться две мои сущности. Я беру поводья в свои руки, хлестаю по бокам, слегка встряхиваю головой и начинаю противостоять тому тысячеглавому чудищу — да простит меня мой читатель, — имя которому — зритель».

Если кто-то посчитал это сравнение преувеличением, просим ознакомиться с нижеприведенным (так скажем) мгеровским стилем подготовки роли.

Пока я не сроднюсь с текстом, пока он не станет частью моей речи, я не буду спешить украшать им образ, который я должен представить. Я никогда не заучиваю текст наизусть, стараюсь сделать его органичным, и ты как бы естественным образом выговариваешь его. И когда он становится частью твоей речи, ты должен прочувствовать его и поставить в рамки. Лишние слова сами выходят из речи, когда чувствуешь рамки.

Интересно, что когда я был молод, то не понимал, что со мной происходит. Но сейчас я понимаю, что есть путь, которым я руководствуюсь: это первый ключ к процессу подготовки роли. Как только мне дают пьесу, мою роль, я сначала читаю пьесу, сценарий.

Во мне идет ужасная борьба. То есть, если в пьесе есть отрицательный герой, происходит противостояние: почему этот отрицательный герой такой, может плохой тот, положительный герой? Вот такая борьба происходит внутри меня, не говоря уже о споре с автором. Почему этот герой плачет, вместо того чтобы смеяться? Из этого процесса всегда что-то рождается. Из противостояния многое рождается, появляется контраст. Противостояние — это ключ, которым, если покопаться, приоткроются новые возможности, воображение начинает работать, замечаешь происходящее вокруг, и это тоже помогает. Потом я перехожу к спору с самим собой: могу или не могу, начинаю делать то, то, то, ужасная, яростная борьба.

Затем начинается спор с режиссером:
— Сыграй этот отрывок так.
— Нет! Нет! Нет!

Но потом признают, что эта роль была написана не для меня, что меня потом нашли, и соглашаются с моими высказываниями. Такой вот Георгий Данелия, такой и Генрих Малян. Поспорив с самим собой, еще не сыграв, начинаю любить сценарий, потому что поспорил и полюбил пьесу, роль уже готова, нет ни одного эпизода, который бы я не любил, потому что уже поспорил и образ очень близок моему сердцу. Есть актеры, которые говорят: «Я не люблю этот эпизод». Не верьте, дело не в том, что плохо написано, а просто он не спорил, он не смог полюбить, а не полюбив пьесу от начала до конца, невозможно играть. С любовью нужно ждать каждого отрывка: ой, теперь мой этот отрывок, а теперь вот тот. То есть ты полностью, любя, проявляешь себя и свои возможности. Все по-моему, как мне хочется, ребенка одел по моему вкусу, уже могу вывести его в свет, показать его, я уже люблю его, уже помирился с ним. Я уже полюбил режиссера, потому что уже поспорил с ним, с его идеями, ну что значит поспорил, я досконально изучил свою роль, проанализировал ее, вывернул наизнанку, посмотрел, все ли в порядке, все, все посмотрел, и после этого я уже полюбил режиссера, ведь вместе прошли через все. Я поспорил с самим собой и уже готов.

Когда уже приступаю к творческому процессу, реализации роли, и примирился с окружением, начинается признание в любви, я своей роли объясняюсь в любви. Она зовет меня, я иду с ней, ведет меня, с любовью следую за ней, мне нравится все, что вытворяет мой образ, мне нравится смотреть на него, прислушиваться к нему. Когда актер играет, он ужасно любит себя в этот момент, любит не со стороны, а вместе любят друг друга, когда оба любят, то невероятно приятное ощущение испытываешь. Мое сердце трепещет от восторга в этот момент, а все потому, что от образа исходит нежная теплота.