Покаяние и прощение

«Покаяние и прощение» — такое название спектакля куда больше подошло бы композиции на темы Федора Достоевского, тем не менее режиссер Руслан Кудашов дал его дилогии, состоящей из двух пушкинских повестей: «Станционного смотрителя» и «Метели». И получилось так, что героев одного из самых светлых русских писателей Кудашов окунул в мистический мир петербургских повестей Гоголя.

В трактовке главного режиссера Большого театра кукол Александр Пушкин стал писателем мистериальным и библейски аллегорическим. Здесь есть и огромное (по меркам кукольных персонажей) яблоко, предложенное случайному гостю, которое становится плодом с дерева познания. Сад, в котором происходит объяснение Маши и Бурмина, воспринимается практически эдемским — тем самым, еще до грехопадения. А Петербург, закрутивший, перемоловший несчастного смотрителя, оказывается подлинным адом бездушия.

Для мистерии крайне важен мотив ведомости человека, а потому очень точным кажется выбор режиссером для своей работы из всех возможных видов кукол именно марионеток. Ведь, с одной стороны, она привязана к кукловоду нитями, и именно он — кукловод — управляет каждым ее движением. А с другой, по словам самого Кудашова, марионетка, будучи куда дальше от актера, чем ее тростевые, петрушечные или планшетные собратья, обладает большей свободой и фактически живет собственной жизнью. Или, по крайней мере, подобно человеку, мнит себя свободной.

И в начале спектакля у героев свободы действительно много. Легкость и воздушность — вот то настроение, которое поначалу задает тон. Время от времени куклы, не в силах противостоять своим окрыляющим чувствам, даже пускаются в полет, но… Все проходит. Трагедия в прямом смысле слова обрушивается на героев, волей режиссера обрушивая ширмы, скрывающие страшную глубину сцены и самих кукловодов. Одинокая, потерянная кукла Самсона Вырина (Борис Матвеев) оказывается в окружении огромных черных фигур, преисполненных равнодушия и отстраненной жестокости…

Марионетка — одна из самых сложных кукол, требующих от актера большого мастерства и точности. К чести Большого театра кукол здесь никаких проблем не возникает, а зрителю остается только восхищенно наблюдать за тем, как не только старожилы театра, но и молодые артисты, слаженно и филигранно вдыхают жизнь в ведомые ими куклы. Кстати, куклы, придуманные постоянным соавтором Руслана Кудашова Алевтиной Торик, обладают еще и портретным сходством со своими артистами, тем самым позволяя режиссеру множить смыслы творимого им действа.

Роль актера в спектакле Кудашова не ограничивается ролью безликого кукловода. Между актером и куклой разворачиваются свои, особые отношения. Причем речь идет не столько о контакте между артистом и куклой, водимой им самим, сколько о взаимодействии с куклами партнеров. Так, в конце первой части над кукольной Дуней (Анна Сомкина), припавшей к кресту на могиле отца, простирается нежная прощающая отеческая рука актера Бориса Матвеева, водившая куклу станционного смотрителя Самсона Вырина. Или другой эпизод: ужасную для заблудившегося Владимира метель творят пятеро оставшихся кукловодов, закручивая сани с марионеткой, запутывая нити незадачливой марионетки. А когда к героям подбирается смерть, то из-за ширмы показывается рука с ножницами, одним клацаньем лезвий обрывающая нити «умирающей» куклы. В финале же кукловоды складывают на маковке церкви «крестовины» марионеток как знак освобождения героев от морока случая.

К слову, техника вождения куклы в спектакле Кудашова открыта для зрителя. Руки и лица кукольников постоянно выхватываются направленными на них лучами. Нити, на которых подвешены «жизни» марионеток, тоже кажутся подсвеченными и словно излучают серебряный блеск. Из всего этого складывается тончайшая партитура этого спектакля, где отточенная техника актеров и одухотворенность создаваемых образов сплетаются воедино.

Спектакль, поставленный к 80-летию Большого театра кукол, и сам стал своеобразным. Покаянием перед своим легендарным режиссером Виктором Сударушкиным, руководившим театром с 1964 по 1986 год. Режиссером, принесшим театру поистине мировую славу, а затем «съеденным» этим же театром. Теперь ему нынешний главный режиссер и посвящает свою мощную премьеру.

В «Покаянии и прощении» Театр кукол играет и в самого себя как в аллегорию, рождая театральную метафизику. Кукольный мир становится моделью мира нашего. Кукла — человеком, а кукольник — воплощенной высшей силой, от которой одной зависит: поднести ли к ниточкам, удерживающим марионетку, ножницы, или же даровать прощение в ответ на искреннее покаяние.